Изъятие внутренних органов у заложников в оккупированной ЧР-Ичкерия
ИноКнига: Да сохраним мы свободу
© Галина Гускина
12:47 01/10/2012
Материал подготовлен проектом ИноСМИ Группы сайтов РИА Новости >>
Оливер Буллоу (Оliver Bullough)
Реку Ею душат коричневые с золотом болота. Ее мутные воды переходят в стоячие водоемы и с бульканьем медленно сочатся сквозь заросшее камышами устье.
Когда я ехал по дороге из Ейска в Азов на венгерском автобусе "Икарус", я даже не заметил, что пересек реку. Только после того, как болота закончились, и автобус, вскарабкавшись на небольшой пригорок, въехал в степь, я понял, что проехал поле битвы, обрекшей жителей Кавказских гор на два столетия кровавых расправ.
Эти топкие земли, где Россия смотрит на Украину через Азовское море, выглядят совсем непохожими на подступы к горам. Горизонт здесь со всех сторон выглядит идеально прямой линией, прочерченной у края неба. С Запада вздуваются бурые морские воды. С востока до самого Японского моря (так в тексте, - прим. перев.) простираются широкие степи. А здесь пограничье - грязь и камыши, с трудом поднимающиеся из воды.
Именно в этих болотах Россия в 1783 году открыла себе путь на юг, в горный регион. Здесь она окончательно уничтожила мощь степных кочевников, которым некогда долгое время покорялась. Эти мутные воды поглотили последних потомков того ужаса с востока, который - если верить русскому фольклору - сковывал Россию и служил причиной ее бедности и отсталости. Кочевники с их набегами и искусством наездников правили степями столь же долго, как Москва правила Россией, однако в итоге московиты смогли их пересилить. Гибель степняков дала России возможность исполнять свое предназначение - продвигаться к теплым водам Черного моря и дальше.
На северном берегу реки над болотами возвышается крошечная деревушка, которая до сих пор носит название, данное ей наступающей российской армией, - Ейское укрепление. К этому укреплению в начале июля 1783 года пришли тысячи семей, составлявших Ногайскую орду - последних свободных потомков армий Чингисхана в Европе. Русский генерал Александр Суворов призвал их присягнуть новой владычице - Екатерине Великой, и их шатры покрыли степь. Пир длился три дня. Суворов льстил, очаровывал, убеждал и запугивал, пока, наконец, тюркоязычные кочевники не согласились отречься от крымского хана, потерпевшего поражение, и перейти под власть великой императрицы с севера.
По данным маленького музея в Ейском укреплении, Суворов выставил им угощение из 500 бочонков водки, 100 волов и 800 баранов. Сцена пира изображена на картине, украшающей стену музея. На ней бородатые восточные князья в остроконечных шапках и отделанных мехом кафтанах перемешались с чисто выбритыми русскими офицерами в полной форме и эполетах. В отдалении на открытом огне кипят огромные котлы, музыканты играют, русские и ногайцы весело пляшут вместе.
На картине - дружба и праздничное настроение. Справа ногаец опрокидывает в рот кружку. Сам беловолосый Суворов произносит тост, подняв бокал, рядом еще один русский сидит в обнимку с кочевником на разостланном на земле роскошном ковре.
Людмила, директор музея, настояла на том, чтобы я посмотрел и оставшуюся часть экспозиции. Она гордо демонстрировала мне емкости с семенами подсолнуха, чечевицей, кукурузой и пшеницей из давно неработающего колхоза. На фотографиях я видел счастливых рабочих, шествующих по улицам, которые по-прежнему сохраняют свои коммунистические названия: улица Пятилетки, улица Советов. Выглянув в окно, мы увидели, как длинноногая девочка едет на велосипеде по пыльной улице Ленина, а ее маленькая сестренка преследует ее с громкими криками.
Стоял сонный августовский полдень. Мухи жужжали в солнечном свете, в небе сновали ласточки и казалось, что здесь никогда не могло случиться ничего плохого. Время как будто остановилось в этих местах в тот веселый день в XVIII веке, когда Суворов убедил ногайцев, что их будущее - на севере.
Однако картина из музея таит такой же обман, как фотография рок-концерта перед взрывом террориста-смертника.
У Суворова имелся сюрприз для его новых друзей. После того, как они принесли присягу, он передал им первый приказ их новой властительницы: они должны были взять свое имущество и отправиться через Волгу на равнины, находящиеся к югу от Урала, то есть - покинуть Европу и вернуться на восток, откуда сотни лет назад пришли их предки. В принадлежащих Екатерине степях не было места для своевольных и буйных кочевников, а трудолюбивые и послушные русские крестьяне могли найти лучшее применение едва ли не самой плодородной земле на свете - чернозему, на котором степняки пасли своих коней.
Для кочевников господство Крыма, который Россия аннексировала ранее в том же году, всегда было легким - если вообще ощущалось. Присяга, с их точки зрения, была связана не с повиновением, а с выплатой дани. Поэтому приказ поразил их и вызвал гнев и смятение. Простые ногайцы взбунтовались и убили вождей, подписавших коварный пакт. Перед Суворовым неожиданно оказались не 6 000 гостей, а 6 000 разгневанных, вооруженных и воинственных противников. Решив отомстить за оскорбление и сохранить свои земли, они двинулись к Ейскому укреплению.
Суворов был готов к такому повороту событий. Более того, возможно, именно этого он и хотел. Как неоднократно подтверждали в следующие 200 лет битвы с южными соседями - чеченцами, дагестанцами, черкесами и другими горными народами, - дисциплинированные российские солдаты легко уничтожали любую бросавшуюся на них разгневанную толпу. Подошедшие подкрепления прижали ногайцев к заболоченным речным берегам.
Там, где теперь шепчутся тростники, отгоняют от себя мух коровы и парят соколы, ногайцы были отброшены. Их ряды рассыпались под натиском, они начали тонуть в грязи и поняли, что положение безнадежно. Их неожиданная атака потерпела неудачу, а они сами попали в ловушку.
Даже великий русский историк Кавказа Василий Потто, пятитомник которого прославляет подвиги его соотечественников, писал о ногайцах с определенным сочувствием:
"Татары загнаны были на болотистую речку и, не видя спасения, в припадке бессильной злобы, сами истребляли свои драгоценности, резали жен и бросали в воду младенцев".
Разгром был ужасен. Суворову достались в качестве живой добычи 300 000 лошадей, 40 000 голов крупного рогатого скота, 200 000 овец, а также несметное количество женщин и детей - которых, как и скот, вероятно, разделили между собой победители.
Однако на пиру присутствовал не весь ногайский народ. Многие пасли скот и разбивали шатры в других местах - и они поднялись, чтобы отомстить за резню. К концу августа новая волна кочевников напала на Ейское укрепление, осада продолжалась на три дня, и вновь была разбита и отброшена. После этого русские пустились в погоню. Отступая по степям на юг, ногайцы пересекли реку Кубань и попытались бежать вверх вдоль реки Лабы в горные земли своих соседей-черкесов. Солдаты завалили долину их трупами.
В 1838 году старик по имени Мансур рассказал встреченному им на южном берегу Кубани путешественнику-англичанину, как вторжение изменило эту землю. "Моя борода еще не побелела, но я еще помню дни, когда, вместо вон тех крепостей на противоположном берегу не было ничего, кроме жилищ ногайцев - народа, обычаи и религия которого были согласны с нашими. С ними мы могли по-соседски торговать и общаться, а даже если и воевали, то тоже по-соседски, как со своими. Но мускоф [московиты] прогнали их с их законной земли, заставив часть переправиться через Кубань и искать убежища среди нас, а часть - к дьяволу или в Крымскую Татарию. На место ногайцев они привели этих казаков - таких же гяуров [неверных], как они сами, образ жизни которых для нас - мерзость", - заявил старик.
После этого второго подавления ногайцы исчезли со сцены. Хотя они задолго до этого утратили грозную репутацию, которую стяжали их предки, когда армии Чингисхана не имели соперников между Кореей и Украиной, они все же сохраняли значительную военную мощь. Они годами торговали с Россией и во многом зависели от этой торговли. Уже в XVI веке Россия покупала у них по 50 000 лошадей в год. Но факт оставался фактом: пока кочевники рыскали по степям, не подчиняясь никаким законам, русские крестьяне не могли там селиться, растить урожаи и мирно жить.
Когда они исчезли, к югу от Еи неожиданно появилось пустое пространство, пригодное для заселения. А еще южнее высилось нечто совершенно новое для русских - горный хребет. Без докучавших им ногайцев русские, дети лесов и болот холодного севера, могли двигаться вперед, в теплые края, где пьют вино и пируют. Уничтожив кочевников и захватив степи, они открыли себе путь к Кавказским горам, а оттуда - к землям Грузии и Армении, Турции и Персии. Возможно, оттуда можно было придти и к Индии - самому ценному призу. Россия нашла свое предназначение, и народы Кавказа оказались на его пути. После этого их жизнь никогда не была прежней.
Эти народы, жившие к югу от ногайцев, за тысячелетия выработали удивительно запутанную социальную структуру - пеструю мешанину из вольных общин, князей, вождей, рабов и свободного люда. Кочевники фактически защищали их границы и они, живя на северных склонах Кавказских гор, куда редко доходили армии завоевателей, могли спокойно развиваться по-своему, без внешнего вмешательства.
Они торговали с турками, генуэзцами и греками. Турецкие работорговцы покупали их сыновей и дочерей, и те становились в Османской Империи солдатами и наложницами. Иногда посольства отправлялись в Москву и приходили из Москвы, иногда из Персии являлась армия - и откатывалась назад разбитой. Кое-где укоренялись религии русских и турок, но в основном горцы жили сами по себе, и внешний мир их не тревожил.
Эта изоляция превратила Кавказ в место с самой, вероятно, сложной на Земле языковой картиной. Здесь существуют целые языковые группы, не связанные ни с одним языком за пределами региона. Черкесский язык родственен только соседнему абхазскому и исчезнувшему убыхскому. Происхождение чеченского и ингушского языков ставит в тупик лингвистов. Два миллиона жителей Дагестана, расположенного на берегах Каспийского моря, говорят на 40 языках. Для сравнения - во всем Европейском Союзе в общей сложности - 65 исконных языков.
Этническая карта региона напоминает масляное пятно на поверхности лужи. Желтый цвет черкесов смешивается со светло-голубым горных тюрок. Темно-синий цвет осетин контрастирует с коричневыми цветами чеченцев и ингушей. Затем идет фиолетовый цвет аварцев, открывающий целую радугу цветов дагестанских народов. Этот Вавилон был отдельным миром с собственными традициями, многие из которых восходили к временам задолго до появления в регионе ислама и христианства. Он управлялся вполне самостоятельно, без особого вмешательства с чьей бы то ни было стороны.
© РИА Новости Олег Ласточкин
На южных склонах Большого Кавказа
Ни одна держава никогда всерьез не пыталась захватить северные склоны Кавказа, потому что ни у одной державы никогда не было к ним безопасного пути. С запада, где подножье гор омывается Черным морем, утесы нависают прямо над волнами. С Южного Кавказа на Северный трудно было пройти даже отдельному человеку, не говоря уже об армии. Мест, в которых можно было перейти через высокие горы, было мало, и даже в этих местах путникам угрожали дикие племена, дурная погода, хищные звери и горные лавины. Только с востока, с берегов Каспийского моря, чужаки могли попасть на Северный Кавказ - но там их встречали дагестанские и чеченские воины, вполне способные справиться с любым завоевателем.
Однако уничтожение ногайцев неожиданно открыло новый путь - с севера, через степи. Горы, которые некогда служили стеной, защищавшей горцев от агрессивного юга, стали ловушкой и преградой на пути к отступлению.
Русские стремительно подмяли под себя завоеванные степи. Казаки-колонизаторы строили свои укрепленные поселения в речных долинах. Меньше чем через десятилетие они - вместе с регулярными войсками - уже воевали с горными племенами вдоль всего хребта. Однако если русские ожидали, что эта война будет легкой, они ошибались. В следующие два столетия их армии победят Наполеона и Адольфа Гитлера и будут побеждать любого из соседей, как бы он ни был силен. Но никто не противостоял им так долго, как эти предполагаемые дикари из кавказских долин.
В 1783 году внешний мир не заметил столкновений в болотах Еи - он был занят другими вещами. Американцы строили свою демократию, французы готовились строить свою. Британцы производили текстиль и добывали уголь. Пути сообщения в России были исключительно плохими, так что вполне возможно, что и в самой стране немногие осознали значение того, что произошло. Но если бы кто-то заметил эту небольшую кампанию, он мог бы понять, как русская армия будет воевать с племенами, живущими к югу.
Как и в случае с ногайцами, если враги не покорялись, их вырезали. Как и в случае с ногайцами, резня вознаграждалась. Суворов получил орден святого Владимира 1-й степени. Его имя до сих пор носят улицы в Москве и в Санкт-Петербурге. Позднее он воевал в Польше, Турции и Италии и умер, не проиграв ни одного сражения. Однако лишь немногие из этих битв были такими легкими или такими жестокими, как битвы с ногайцами.
И как и в случае с ногайцами, те, кто осуществил резню, предпочли о ней забыть. Никто из тех, с кем я общался в Ейском Укреплении, не знал, что их маленькое село некогда стало свидетелем битвы, определившей будущее России. В Ейске - довольно крупном городе, известном как дешевый курорт и находящемся в часе езды вдоль побережья на дряхлом автобусе, - сотрудники музея не поверили, когда я об этом упомянул. Единственным намеком на то, что Суворов мог совершить нечто морально сомнительное, была приписываемая ему цитата, которая украшала стену музея: "Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей". Возможно, так он извинялся за истребление ногайцев: "Я просто делал свою работу".
Между тем ногайцев больше нет. Остались лишь несколько деревушек у подножия гор. В бывшем сердце их земель, от них не сохранилось никаких следов. Я покинул Ейск на следующий день и отправился на автобусе на юг, к дальнему черноморскому побережью. По дороге я искал тюркские названия, войлочные юрты или еще какие-нибудь намеки на влияние кочевников.
Я не нашел ничего.
Собственно говоря, даже меньше, чем ничего. Я не сразу это заметил, но, когда мы добрались до подножия Кавказского хребта, я понял, что вокруг было не так. Там, где ногайцы разводили лошадей, коров и овец, эти русские только выращивали пшеницу, подсолнухи и кукурузу. За 300 или около того километров между Ейском и холмами, - в местах, откуда Суворов угнал сотни тысяч голов краденого скота, я увидел всего двух коров, стадо гусей и одну свинью. Там, где степняки кочевали вместе со своими стадами, русские сбиваются в компактные поселки на две-три тысячи человек с улицами, расходящимися под прямыми углами - абсолютно такие же, как любой другой поселок по дороге. Русские названия этих поселков наглядно демонстрировали проклятие колониализма, будучи либо удивительно скучными (Песчаный, Веселый), либо излишне громкими (Прогресс, Светлый Путь Ленина, Волна Революции). Сама культура свободного перемещения и жизни без господ исчезла вместе с кочевниками и сменилась слепым повиновением российскому государству.
Однако далеко не все народы исчезали так легко, как ногайцы, хотя Россия была одинаково безжалостна ко всем, кто не встречал ее войска по-дружески, хлебом и солью.
Солдаты Александра II, которого сейчас прославляют, как величайшего реформатора царской империи, но который для кавказских племен был величайшим убийцей из всех российских царей, смогли победить черкесов, только массово изгнав их с их земель на черноморском побережье.
Это был первый современный геноцид на европейской почве - за 50 лет до резни турецких армян, за 90 лет (так в тексте, - прим. перев.) до Холокоста. Погибли до 300 000 черкесов, которых Россия после их окончательного поражения в 1864 году начала изгонять с родной земли. Они гибли от голода и насилия, тонули, умирали от болезней. Отдельные анклавы, в которых живут их потомки, по-прежнему можно встретить на склонах Северного Кавказа, однако большая часть черкесского народа теперь живет в Турции, Израиле, Иордании и по всему Ближнему Востоку. Там, где они некогда обитали, поселились русские, армяне, казаки, украинцы и прочие лояльные империи народы.
Спустя восемь десятилетий Иосиф Сталин - коммунист, многому научившийся у своих гонителей времен царизма, - сокрушил горных тюрок и чеченцев, оторвав их от родных домов и выкинув в степи Центральной Азии. Десятки тысяч из них погибли.
В 1990-х годах те же самые чеченцы, которых подобное жестокое обращение нисколько не устрашило, участвовали в чудовищной даже для Кавказа войне, самой ужасной из всех которые регион когда-либо видел. Их столица - Грозный - была уничтожена квартал за кварталом. Бои были настолько жестокими, что обе стороны не щадили даже детей. Десятки тысяч чеченцев, устав от войны и жестокости, бежали почти без имущества из России в поисках мира. Теперь они живут во Франции, Норвегии, Польше, Австрии и по всему миру.
На фоне ужасов и радостей общей истории, и в десятках стран, в которые их загнала война, кавказские народы смешивались, торговали и воевали, создав богатую общую культуру - фольклор, музыку, танцы, костюмы.
В кавказский фольклор входит поэтический корпус, передающийся из поколения в поколение. Он посвящен нартам - мифическим предкам всех кавказских народов. Предания о них звучат на множестве разных языков, но суть у них - одна. В одной из таких историй бог нартов посылает к ним посланницу-ласточку, чтобы предложить им выбор:
"Хотите ли вы, чтобы вас было мало, и ваша жизнь была короткой, зато ваша слава - великой, и чтобы ваша доблесть навеки была примером для других? - спросила ласточка. - Или же вы хотите, чтобы вас было много, чтобы вы были многочисленны, чтобы вы могли есть и пить, что пожелаете, и чтобы вы долго жили, но не знали ни битв, ни славы?".
Обычно в сказаниях нарты обожали совещаться и спорить, когда решали, как правильно поступить. Однако в этом случае они повели себя иначе. Они без промедления велели ласточке отнести обратно такой ответ:
"Если наши жизни должны быть краткими, да будет наша слава велика! Да не отойдем мы от правды! Да будет справедливость нашим путем! Да не познаем мы горя! Да сохраним мы свободу!" Ласточка отнесла этот ответ своему хозяину, и слава нартов, как говорится в предании, "осталась бессмертной среди людей".
Однако, честно говоря, их бог не сдержал своего слова. Несмотря на все его обещания, их жизни были оборваны, справедливость обошла их стороной, они познали бесконечное горе, а слава их не была великой.
Как и ногайцев, многие из народов, которые зимой слушали у своих очагов сказания о нартах, ожидала резня, а потом их участь была забыта. Кто сейчас помнит черкесов? Или баркарцев? Или карачаевцев? Или тех же ногайцев?
За несколькими достойными исключениями мир реагировал на бойню в горах полным равнодушием. Исход черкесов попал в прессу того времени, однако судьба этого народа выпала из истории. Если преднамеренное уничтожение турецких армян или европейских евреев помнят и изучают в школах как мрачный пример бесчеловечности человечества, о геноциде черкесов не знают даже в тех местах, где он произошел.
Например, в замечательной в других отношениях книге Нила Ашерсона (Neal Ascherson) "Черное море ("Black Sea"), посвященной взаимодействию народов вокруг этого великого внутреннего моря, черкесы, судя по предметному указателю, ни разу не упоминаются. В работе Ашерсона нашлось место таким разным персонажам как Пол Пот, Боудикка и английская королева Елизавета I, однако народ, некогда контролировавший все северо-восточное побережье водоема, о котором собственно идет речь, как будто не заслужил ни единого слова о себе.
Возьмем наугад из моего книжного шкафа еще одну книгу: Филип Лонгуорт (Philip Longworth) в своих "Российских империях" ("Russia's Empires") довольно подробно пишет (в главе под названием "Романтический век Империи"), как Россия покоряла Кавказ, но не упоминает о том, что одной из ключевых военных тактик русских было истребление целых народов.
Также осталось в целом незамеченным и сталинское уничтожение горных тюрков, которых советская власть разделила на балкарский и карачаевский народы. Их депортацию, вероятно, заслонили ужасы, которые повсеместно творились в 1943-1944 годах, однако она многое говорит о подходе, которого Советский Союз придерживался в отношении своих подданных, и заслуживает намного более широкой известности, чем получила.
Чеченцы, в свою очередь, стали жертвами геополитики. Некоторые из их собственных лидеров были достаточно глупы, чтобы прибегнуть в ходе своих попыток добиться независимости к чудовищной жестокости. Это позволило миру фактически заклеймить весь чеченский народ как террористов, и благополучно избежать необходимости бороться с ужасной стратегией, которую использовала Москва, чтобы подавить чеченское самоуправление. Невежество породило равнодушие, которое в свою очередь породило еще более глубокое невежество.
Друг, работавший в Москве на один из западных телеканалов, однажды рассказывал мне, как к ним специально прилетел интервьюер - очень известный в своей стране журналист, - чтобы побеседовать с Владимиром Путиным, который тогда был президентом. Он просмотрел список вопросов, подготовленный для него местными сотрудниками, увидел вопрос об участи чеченцев и вычеркнул его.
"Я об этом уже спрашивал в прошлый раз", - ответил он, когда его спросили, почему он так поступил. За годы, прошедшие между двумя его интервью с Путиным, из-за войны, которую вела путинская армия, погибли до 10 000 чеченцев.
Я раздумывал обо всем этом - о горах и о судьбе ногайцев, - гуляя в болотистых окрестностях Еи по тропам, которые протоптал ищущий воды и пищи скот. Вокруг жужжали мухи, из-под моих ног с обиженным чириканием вспархивали птицы. Я сел на скошенную лужайку и прислушался. Я подумал, что, если я мысленно перенесусь в прошлое, я смогу представить себе победные возгласы русских солдат, крики кочевников и плач гибнущих женщин и детей.
Но кроме мух и птиц я ничего не услышал.
День был жарким и вскоре я прилег и растянулся на спине. Солнце просвечивало красным сквозь мои сомкнутые веки, и я думал о лежавшем к югу гигантском горном хребте. Дорога туда не должна была занять у меня много времени - день-другой на автобусе, если не задерживаться по пути - и я гадал, что же ждет меня на Кавказе.
© Наталья Львова
На месте теракта в школе N 1 в Беслане
Из-за Кавказа я видел ужасы, которые не мог до этого вообразить. Я до сих пор, даже не закрывая глаз, могу увидеть перед собой бледное, умиротворенное лицо с длинными ресницами - лицо мертвого подростка, одной из 334 жертв штурма школы в Беслане. Я до сих пор помню, как с отвращением пробирался по снегу, стараясь не наступать на ошметки жира и плоти - все, что осталось от чеченки, взорвавшей себя в центре Москвы вместе с четырьмя прохожими. Я не могу забыть шок, который испытал, когда впервые увидел разбомбленный Грозный, с его искореженными фабриками и руинами многоквартирных домов.
Память об этих кошмарах оставалась со мной, когда я лежал на лужайке в болотах у Еи. Она никогда меня не покидает. Но я думал не об этом. Я лежал и вспоминал то, что случилось раньше, ранним утром 2003 года, когда я впервые в жизни увидел горы.
Я посетил лагерь чеченских беженцев, в котором потерявшие свои дома мирные жители жили в рваных палатках цвета хаки на грязном и каменистом поле. Я зашел к чеченке, жившей в одной из этих палаток - на пространстве размером с мою московскую гостиную, - и она рассказала мне о своей жизни и о том, как она ухаживала за 12 детьми, которым целыми днями было нечем заниматься кроме игры в грязи - готовила для них, стирала, чинила их одежду. Не все эти дети были ее сыновьями и дочерьми, среди них были сироты - дети ее сестры, ее двоюродных братьев и сестер. Она жила без мужа, и у меня сложилось впечатление, что он тоже был мертв.
У нее не было печки - только открытая газовая горелка, на которой она кипятила воду, чтобы стирать и чтобы варить макароны.
Эта ноша сломала бы менее сильную женщину, но она только пожимала плечами. Она даже могла смеяться над идиотизмом гуманитарной организации, представители которой приходили к ней за пару недель до этого. Ее не было дома, поэтому они спросили, что нужно семье, у детей. В результате благодаря щедрости благотворителей палатка теперь могла похвастаться большим телевизором - в то время как хозяйке приходилось вручную стирать одежду, жонглировать кастрюлями над открытым огнем и следить, чтобы грязь не попадала в двухъярусные кровати.
Я вышел из ее палатки, качая головой от удивления, и пошел к своей машине. Случайно взглянув вверх, я был поражен - из-за облаков неожиданно во всей своей славе показался Главный кавказский хребет. Там, где только что было видно лишь нечто нечеткое, грязно-серое, высилось сияющее белое великолепие самой высокой горной цепи между Канадой и Средней Азией.
Над сверкающими склонами вздымались пики. Хребет уходил на запад, где вдалеке был едва заметен Эльбрус - высочайшая гора в Европе.
Именно об этом я вспоминал, лежа на солнце у Еи и чувствуя, как стебельки травы щекочут мои уши. Я помнил эту женщину и эти горы - и их несокрушимый, чистый и сияющий дух.
Их слава не велика, и их истории не рассказаны - а между тем они заслуживают того, чтобы к ним прислушаться.
Чтобы узнать эти истории, мне пришлось побывать далеко от Кавказских гор. Я пересекал степи Центральной Азии, бывал в лагерях беженцев в Восточной Европе, бродил по турецким городам. А началось мое путешествие с чашки чая в одно благоуханное теплое утро среди оливковых деревьев и отлогих холмов северного Израиля.
Оригинал публикации: Introduction Let Us Live in Freedom