Страна утраченной эмпатии
Страна утраченной эмпатии
Вот все говорят – совки, совки… Одни жалуются, что "народ не тот попался", другие первых в этом уличают – "ага! Вам еще и народ какой-то другой подавай! Убирайтесь-ка лучше в свой Израиль!". В общем, одни обличают, другие обижаются, но ясно, что тема актуальна. Двойственность в отношении к своему народу – к самим себе то бишь – прорывается постоянно.
С одной стороны, любим кичиться, что "мы – белые люди", "европейцы" (не то что какие-то таджики или, прости господи, "лица кавказской национальности"), словом, не дикари и не азиаты. С другой – какой-то тайный зуд, национальный комплекс неполноценности не дает покоя, похоже, даже самым истовым русофилам и путинолюбам. Есть у наших людей подозрение, что мы – какие-то не такие. То ли не совсем белые, то ли не совсем люди. Возможно, даже наверняка, лучше чем то и другое. У нас ведь "особый путь", и Христа мы славим правильнее всех.
Но все-таки, все-таки…
Так все-таки – кто мы? Такие же, как все? Или у нас "особый путь" и "Третий Рим"? Или – Азия-с, "Азиопа"? Или, может быть, справедлив компромисс, предложенный Галковским – мол, русские – это "самая глупая белая нация"?
Как нам к себе относиться? Согласитесь, от этого многое зависит. Какие-то шаги будут эффективны, если иметь в виду "европейцев", и совсем не сработают, если окажутся направлены на носителей сакрального знания о "третьем пути". А меры, сделанные в расчете на "азиатскую деревенщину", вызовут отторжение у "Европы". Как быть?
Самый простой вариант – постулировать, что мы такие же, как и все, и нечего тут копаться. Однако это сомнительно. Как-никак, а у нас за плечами несомненные 70 с лишним лет коммунистической диктатуры – опыт уникальный для любого народа. Не забудем, что коммунизм – это ведь была самая настоящая тоталитарная идеология, то есть такая, которая предъявляла претензии на контроль не только над поведением индивида в общественных местах и на работе, но и везде: в семейной жизни, на досуге. Государство "совка" хотело знать о своих гражданах всё – что они едят, о чем разговаривают у себя на кухне, что читают, какую слушают музыку, изменяют ли супругам. Даже то, о чем они думают, не совершают ли при этом какого "мыслепреступления".
И весь этот тотальный контроль велся не просто так. Коммунисты не скрывали, что они все это проделывают с конкретной целью – "воспитать нового человека". Огромная госмашина – а ведь в мире совка, собственно, не было ничего, кроме госмашины – крутилась 70 лет, утюжа 3 или 4 поколения, производя из "человеческого материала" (тоже коммунистический термин) нечто новое и невообразимое!
Так почему бы не допустить – хотя бы в качестве гипотезы – что им это, хотя бы отчасти, удалось? И что "новые люди", о которых шла речь – это и есть мы? Причем не только мы, но и наши дети; ведь если новый человек сделан, то в результате спаривания новых людей будут рождаться на свет тоже новые люди. Не так ли?
Рассмотрим для начала самую распространенную "народную" гипотезу о том, как именно повлияло 70-летнее коммунистическое правление на состояние нынешнего народонаселения.
"Генетическая теория"
С одной стороны, любим кичиться, что "мы – белые люди", "европейцы" (не то что какие-то таджики или, прости господи, "лица кавказской национальности"), словом, не дикари и не азиаты. С другой – какой-то тайный зуд, национальный комплекс неполноценности не дает покоя, похоже, даже самым истовым русофилам и путинолюбам. Есть у наших людей подозрение, что мы – какие-то не такие. То ли не совсем белые, то ли не совсем люди. Возможно, даже наверняка, лучше чем то и другое. У нас ведь "особый путь", и Христа мы славим правильнее всех.
Но все-таки, все-таки…
Так все-таки – кто мы? Такие же, как все? Или у нас "особый путь" и "Третий Рим"? Или – Азия-с, "Азиопа"? Или, может быть, справедлив компромисс, предложенный Галковским – мол, русские – это "самая глупая белая нация"?
Как нам к себе относиться? Согласитесь, от этого многое зависит. Какие-то шаги будут эффективны, если иметь в виду "европейцев", и совсем не сработают, если окажутся направлены на носителей сакрального знания о "третьем пути". А меры, сделанные в расчете на "азиатскую деревенщину", вызовут отторжение у "Европы". Как быть?
Самый простой вариант – постулировать, что мы такие же, как и все, и нечего тут копаться. Однако это сомнительно. Как-никак, а у нас за плечами несомненные 70 с лишним лет коммунистической диктатуры – опыт уникальный для любого народа. Не забудем, что коммунизм – это ведь была самая настоящая тоталитарная идеология, то есть такая, которая предъявляла претензии на контроль не только над поведением индивида в общественных местах и на работе, но и везде: в семейной жизни, на досуге. Государство "совка" хотело знать о своих гражданах всё – что они едят, о чем разговаривают у себя на кухне, что читают, какую слушают музыку, изменяют ли супругам. Даже то, о чем они думают, не совершают ли при этом какого "мыслепреступления".
И весь этот тотальный контроль велся не просто так. Коммунисты не скрывали, что они все это проделывают с конкретной целью – "воспитать нового человека". Огромная госмашина – а ведь в мире совка, собственно, не было ничего, кроме госмашины – крутилась 70 лет, утюжа 3 или 4 поколения, производя из "человеческого материала" (тоже коммунистический термин) нечто новое и невообразимое!
Так почему бы не допустить – хотя бы в качестве гипотезы – что им это, хотя бы отчасти, удалось? И что "новые люди", о которых шла речь – это и есть мы? Причем не только мы, но и наши дети; ведь если новый человек сделан, то в результате спаривания новых людей будут рождаться на свет тоже новые люди. Не так ли?
Рассмотрим для начала самую распространенную "народную" гипотезу о том, как именно повлияло 70-летнее коммунистическое правление на состояние нынешнего народонаселения.
"Генетическая теория"
Популярное воззрение заключается в том, что "большевики уничтожили цвет нации" — частью расстреляли, частью сгноили в ГУЛАГе, частью выслали из страны. И от этого, мол, все беды – стало появляться гораздо меньше талантливых ученых, деятелей искусств и прочего, потому что "испортили генофонд". Что такое "генофонд нации", как именно и какие "гены" влияют на проявление талантов в области науки и искусства – это говорящие, как правило, представляют себе крайне смутно, что, впрочем, никак не влияет на их абсолютную убежденность в своей правоте.
В ответ сторонники СССР не без оснований тут же вспоминают про ракеты, перекрытый Енисей и несомненные успехи совка в области балета. При объективном рассмотрении можно обнаружить еще массу примеров, показывающих, что с талантами в СССР – в самых разных областях – дела обстояли вовсе не так уж катастрофично.
Однако дело даже не в этом. Человеку, знакомому с современной генетикой и психологией, с самого начала известно, что столь сложные и многоуровневые функции, как "талант" и "интеллект" вообще слабо соотносятся с наследственностью. Интеллект – птица вольная, веет, где хочет. Да оно и понятно: если бы дело обстояло иначе, сейчас в Академиях наук заседали сплошь внуки Эйнштейна и дети Ландау. То же и с талантами: потомки выдающихся писателей и художников, как правило, проявляют выдающиеся способности только в проматывании доставшегося вполне материального наследства, но никак не в творчестве.
Таким образом, теорию "оскудевшего генофонда" мы можем смело признать несостоятельной. Никакой прямой связи между генами и разнообразием творческих и научных потенций общества, по всей видимости, нет. Что же тогда? Или, может быть, стоит признать "нулевую гипотезу" — что большевики, при всем старании, все же никак не могли изменить НАС? Кишка у них тонка! На генном уровне модификация невозможна, значит, она вообще невозможна! Не так ли?
Не будем торопиться с выводами.
Эксперимент с шестью обезьянами
В ответ сторонники СССР не без оснований тут же вспоминают про ракеты, перекрытый Енисей и несомненные успехи совка в области балета. При объективном рассмотрении можно обнаружить еще массу примеров, показывающих, что с талантами в СССР – в самых разных областях – дела обстояли вовсе не так уж катастрофично.
Однако дело даже не в этом. Человеку, знакомому с современной генетикой и психологией, с самого начала известно, что столь сложные и многоуровневые функции, как "талант" и "интеллект" вообще слабо соотносятся с наследственностью. Интеллект – птица вольная, веет, где хочет. Да оно и понятно: если бы дело обстояло иначе, сейчас в Академиях наук заседали сплошь внуки Эйнштейна и дети Ландау. То же и с талантами: потомки выдающихся писателей и художников, как правило, проявляют выдающиеся способности только в проматывании доставшегося вполне материального наследства, но никак не в творчестве.
Таким образом, теорию "оскудевшего генофонда" мы можем смело признать несостоятельной. Никакой прямой связи между генами и разнообразием творческих и научных потенций общества, по всей видимости, нет. Что же тогда? Или, может быть, стоит признать "нулевую гипотезу" — что большевики, при всем старании, все же никак не могли изменить НАС? Кишка у них тонка! На генном уровне модификация невозможна, значит, она вообще невозможна! Не так ли?
Не будем торопиться с выводами.
Эксперимент с шестью обезьянами
Этологи – специалисты, изучающие поведение животных – провели за последние сто лет тысячи разных экспериментов с обезьянами, но один из них, на мой взгляд, особенно красив. Редко кому удавалось достичь на этой ниве не то что блестящих научных результатов, но и прямо-таки философских глубин.
Вот его описание. В большой, просторной клетке обитают шесть обезьян. В дальнем углу клетки затейники-экспериментаторы подвешивают целую гроздь (или целое лукошко – не помню) спелых, вкусных, соблазнительных фруктов и/или бананов. Рано или поздно одна из обезьян, фланирующих по клетке, обнаруживает этакое богатство и, естественно, тянет к беззащитно висящему лакомству передние конечности. За ней начинают подтягиваться и другие обезьяны. Но, не успевает она до них даже дотронуться, как происходит страшное: в клетку с диким шумом и гиканьем врывается целая орава экспериментаторов – которые, оказывается, все это время были начеку и только ждали момента!
В итоге, нежданно-негаданно, на бедных обезьян обрушивается страшная кара: в руках у экспериментаторов – сильные брандспойты, они безжалостно направляют хлесткие струи во всех без разбору обезьян и сгоняют их в противоположный от лакомства угол клетки. Через некоторое время они уходят, и на "поле боя" остаются лишь обитательницы клетки – жутко напуганные, до костей вымокшие и замерзшие.
Через какое-то время другая обезьяна пытается все ж подобраться к фруктам – и сцена повторяется, а на полу клетки появляются новые лужи воды. Всё, урок усвоен! Наши человекообразные родственники занимаются в клетке своими делами, и ни одна даже не смотрит в сторону по-прежнему аппетитно висящих фруктов в дальнем углу.
(До сих пор в эксперименте не было ничего интересного – так, обычное научение с отрицательным подкреплением. Но терпение! Самое интересное только начинается.)
Когда обезьяны окончательно успокаиваются, экспериментаторы аккуратно изымают из клетки одну обезьяну и выпускают вместо нее другую, "новенькую". "Новенькая" знакомится с товарками, начинает обследовать клетку и, естественно, натыкается на ту самую гроздь лакомства. Едва только она собирается закусить – к ней немедля с предостерегающими криками бросаются сразу несколько "старых" обезьян и, схватив "за руки", оттаскивают прочь. В крайнем возбуждении они втолковывают "новенькой", что эти фрукты брать нельзя! Нет! Еще бы – они-то знают на своем горьком опыте, чем это чревато для обитателей клетки…
"Новенькая" быстро соображает, что к чему, и тоже, как и все, больше не делает даже попыток подойти к нахально вывешенному лакомству.
Тогда экспериментаторы идут на следующий шаг: они забирают из клетки еще одну "старенькую", пережившую налет с брандспойтами, обезьяну – и так же заменяют ее "новенькой". С ней происходит та же история: она натыкается на фрукты в дальнем углу, пытается ими полакомиться, но на нее налетают остальные и, громко визжа, дают понять, что это "низзя!" Характерно, что в церемонии "убеждения" принимает активное участие и та, что была "вброшена" в клетку недавно, перед этой обезьянкой.
Далее процедура повторяется еще четыре раза: экспериментаторы последовательно убирают из клетки "старый состав" и заменяют его – по одному – на "новеньких". В конечном итоге наступает апофеоз: в клетке сидят шесть обезьян, которых никто и никогда не поливал из брандспойта, на которых вообще никогда не обрушивалась никакая внешняя кара за попытки полакомиться – но тем не менее, все они полностью игнорируют свежие, аппетитные фрукты в зоне прямой досягаемости. То есть ведут себя совсем не так, как, казалось бы, должны себя вести обычные, "простые" обезьяны.
Финита!
Смысл описанного эксперимента куда шире, чем наука этология (наука о поведении животных). Его значение вполне можно распространить и на социологию. По сути, нам в максимально упрощенном виде продемонстрирована технология, как можно – без всякой генетики – достичь требуемого устойчивого (!) и воспроизводимого поведения в достаточно большой группе. Можно этот эксперимент слегка мысленно продолжить: к примеру, предположить, что у описанных обезьян в этой же клетке родились дети, подросли, сами стали взрослыми обезьянами – и все они точно так же "знали" бы, что соблазнительные фрукты трогать "низзя!!"
Можно ли было бы сказать в этом случае, что данное "знание" у этих обезьян "в генах"? Очевидно, что нет. Это "знание" закреплено не в генах, а социально – в том обществе, которое составляют данные 6 особей.
Мне кажется, что мы вполне вправе говорить о "социалистическом эксперименте" в терминах данного выше "эксперимента с шестью обезьянами". Просто в случае с СССР "клеткой" оказалась 1/6 часть суши, а "6 обезьянами" — наши деды, отцы, да и мы сами.
И вот именно в этом смысле я и намерен далее говорить о "психологии совка".
Вот его описание. В большой, просторной клетке обитают шесть обезьян. В дальнем углу клетки затейники-экспериментаторы подвешивают целую гроздь (или целое лукошко – не помню) спелых, вкусных, соблазнительных фруктов и/или бананов. Рано или поздно одна из обезьян, фланирующих по клетке, обнаруживает этакое богатство и, естественно, тянет к беззащитно висящему лакомству передние конечности. За ней начинают подтягиваться и другие обезьяны. Но, не успевает она до них даже дотронуться, как происходит страшное: в клетку с диким шумом и гиканьем врывается целая орава экспериментаторов – которые, оказывается, все это время были начеку и только ждали момента!
В итоге, нежданно-негаданно, на бедных обезьян обрушивается страшная кара: в руках у экспериментаторов – сильные брандспойты, они безжалостно направляют хлесткие струи во всех без разбору обезьян и сгоняют их в противоположный от лакомства угол клетки. Через некоторое время они уходят, и на "поле боя" остаются лишь обитательницы клетки – жутко напуганные, до костей вымокшие и замерзшие.
Через какое-то время другая обезьяна пытается все ж подобраться к фруктам – и сцена повторяется, а на полу клетки появляются новые лужи воды. Всё, урок усвоен! Наши человекообразные родственники занимаются в клетке своими делами, и ни одна даже не смотрит в сторону по-прежнему аппетитно висящих фруктов в дальнем углу.
(До сих пор в эксперименте не было ничего интересного – так, обычное научение с отрицательным подкреплением. Но терпение! Самое интересное только начинается.)
Когда обезьяны окончательно успокаиваются, экспериментаторы аккуратно изымают из клетки одну обезьяну и выпускают вместо нее другую, "новенькую". "Новенькая" знакомится с товарками, начинает обследовать клетку и, естественно, натыкается на ту самую гроздь лакомства. Едва только она собирается закусить – к ней немедля с предостерегающими криками бросаются сразу несколько "старых" обезьян и, схватив "за руки", оттаскивают прочь. В крайнем возбуждении они втолковывают "новенькой", что эти фрукты брать нельзя! Нет! Еще бы – они-то знают на своем горьком опыте, чем это чревато для обитателей клетки…
"Новенькая" быстро соображает, что к чему, и тоже, как и все, больше не делает даже попыток подойти к нахально вывешенному лакомству.
Тогда экспериментаторы идут на следующий шаг: они забирают из клетки еще одну "старенькую", пережившую налет с брандспойтами, обезьяну – и так же заменяют ее "новенькой". С ней происходит та же история: она натыкается на фрукты в дальнем углу, пытается ими полакомиться, но на нее налетают остальные и, громко визжа, дают понять, что это "низзя!" Характерно, что в церемонии "убеждения" принимает активное участие и та, что была "вброшена" в клетку недавно, перед этой обезьянкой.
Далее процедура повторяется еще четыре раза: экспериментаторы последовательно убирают из клетки "старый состав" и заменяют его – по одному – на "новеньких". В конечном итоге наступает апофеоз: в клетке сидят шесть обезьян, которых никто и никогда не поливал из брандспойта, на которых вообще никогда не обрушивалась никакая внешняя кара за попытки полакомиться – но тем не менее, все они полностью игнорируют свежие, аппетитные фрукты в зоне прямой досягаемости. То есть ведут себя совсем не так, как, казалось бы, должны себя вести обычные, "простые" обезьяны.
Финита!
Смысл описанного эксперимента куда шире, чем наука этология (наука о поведении животных). Его значение вполне можно распространить и на социологию. По сути, нам в максимально упрощенном виде продемонстрирована технология, как можно – без всякой генетики – достичь требуемого устойчивого (!) и воспроизводимого поведения в достаточно большой группе. Можно этот эксперимент слегка мысленно продолжить: к примеру, предположить, что у описанных обезьян в этой же клетке родились дети, подросли, сами стали взрослыми обезьянами – и все они точно так же "знали" бы, что соблазнительные фрукты трогать "низзя!!"
Можно ли было бы сказать в этом случае, что данное "знание" у этих обезьян "в генах"? Очевидно, что нет. Это "знание" закреплено не в генах, а социально – в том обществе, которое составляют данные 6 особей.
Мне кажется, что мы вполне вправе говорить о "социалистическом эксперименте" в терминах данного выше "эксперимента с шестью обезьянами". Просто в случае с СССР "клеткой" оказалась 1/6 часть суши, а "6 обезьянами" — наши деды, отцы, да и мы сами.
И вот именно в этом смысле я и намерен далее говорить о "психологии совка".
Страна утраченной эмпатии
Многие уже не раз обращали внимание, что у нас в России люди как-то на удивление толерантны к огласке различных случаев террора мирных граждан, садизма, пыток в милицейских отделениях и в тюрьмах, "судебным ошибкам", в результате которых невиновные люди получают невероятные сроки, и т.п.
Не раз отмечалось, что россияне удивительно спокойно переживают даже самые шокирующие вещи – скажем, случаи насилия и жестоких убийств детей. В той же Европе – как, например, не так давно в Дании – публика гораздо более возбудима: их небольшие (по сравнению с российскими мегаполисами) города то и дело сотрясают многотысячные, порой даже стотысячные демонстрации и митинги, устраиваемые возмущенными гражданами, прознавшими, к примеру, об орудующей в стране банде педофилов-убийц или чем-то в этом роде. А что творится, если вскрываются факты пыток со стороны "правоохранителей"!
У нас же – тишина. Хотя в массовые медиа периодически проникают дикие, по европейским меркам, скандалы: то смерть арестованного по ложному обвинению Магницкого в тюрьме от пыток и отсутствия медпомощи; то недавно вскрывшиеся факты пыток в петербургских и казанских отделениях милиции; то массовые убийства мирных женщин и детей по типу Кущевки… Можно вспомнить и грандиозные катастрофы, связанные с человеческими жертвами – например, взрывы на шахтах или та же авария на СШГЭС – в западных странах такие жуткие по своим последствиям события тоже, как правило, становятся поводом для различных акций гражданского протеста. Не говорим уж о таких весьма неоднозначных по результатам действий спецслужб терактах, как "Норд-Ост" и Беслан: во многих странах спецслужбы не смогли бы столь вольно отнестись к сохранности жизней заложников (в особенности женщин и детей) именно потому, что побоялись бы сильного общественного резонанса. Как видим, в России это не создало спецслужбам практически никаких проблем – никакого "низового" резонанса просто не было.
Примеров можно привести еще массу, их общая особенность – практическое отсутствие какой бы то ни было реакции российской "улицы", то есть рядовых граждан. Все российские скандалы, связанные с пытками, убийствами детей, вопиющим глумлением судебной системы над невиновными людьми и пр., носят у нас чисто медийный характер, то есть они начинаются в прессе и в ней же, как правило, и заканчиваются.
Почему так? Почему мы, россияне, столь инертны в сравнении с другими такими же, как мы, "белыми людьми"? Безусловно, на то есть причины юридические (несовершенство законодательства о митингах), политические (в стране неразвита политическая жизнь), исторические (после стольких лет большевизма у людей нет привычки собираться на самостийные митинги)… Но все-таки, как мне кажется, одна из важнейших причин – социально-психологическая. А именно – у наших людей действительно есть значительные (в сравнении с тем же Западом) проблемы с эмпатией.
Что такое эмпатия
Не раз отмечалось, что россияне удивительно спокойно переживают даже самые шокирующие вещи – скажем, случаи насилия и жестоких убийств детей. В той же Европе – как, например, не так давно в Дании – публика гораздо более возбудима: их небольшие (по сравнению с российскими мегаполисами) города то и дело сотрясают многотысячные, порой даже стотысячные демонстрации и митинги, устраиваемые возмущенными гражданами, прознавшими, к примеру, об орудующей в стране банде педофилов-убийц или чем-то в этом роде. А что творится, если вскрываются факты пыток со стороны "правоохранителей"!
У нас же – тишина. Хотя в массовые медиа периодически проникают дикие, по европейским меркам, скандалы: то смерть арестованного по ложному обвинению Магницкого в тюрьме от пыток и отсутствия медпомощи; то недавно вскрывшиеся факты пыток в петербургских и казанских отделениях милиции; то массовые убийства мирных женщин и детей по типу Кущевки… Можно вспомнить и грандиозные катастрофы, связанные с человеческими жертвами – например, взрывы на шахтах или та же авария на СШГЭС – в западных странах такие жуткие по своим последствиям события тоже, как правило, становятся поводом для различных акций гражданского протеста. Не говорим уж о таких весьма неоднозначных по результатам действий спецслужб терактах, как "Норд-Ост" и Беслан: во многих странах спецслужбы не смогли бы столь вольно отнестись к сохранности жизней заложников (в особенности женщин и детей) именно потому, что побоялись бы сильного общественного резонанса. Как видим, в России это не создало спецслужбам практически никаких проблем – никакого "низового" резонанса просто не было.
Примеров можно привести еще массу, их общая особенность – практическое отсутствие какой бы то ни было реакции российской "улицы", то есть рядовых граждан. Все российские скандалы, связанные с пытками, убийствами детей, вопиющим глумлением судебной системы над невиновными людьми и пр., носят у нас чисто медийный характер, то есть они начинаются в прессе и в ней же, как правило, и заканчиваются.
Почему так? Почему мы, россияне, столь инертны в сравнении с другими такими же, как мы, "белыми людьми"? Безусловно, на то есть причины юридические (несовершенство законодательства о митингах), политические (в стране неразвита политическая жизнь), исторические (после стольких лет большевизма у людей нет привычки собираться на самостийные митинги)… Но все-таки, как мне кажется, одна из важнейших причин – социально-психологическая. А именно – у наших людей действительно есть значительные (в сравнении с тем же Западом) проблемы с эмпатией.
Что такое эмпатия
Вообще эмпатия – это качество, изначально присущее виду homo sapiens. Более того, есть она и у многих высших животных. Словари определяют эмпатию как "способность сопереживать эмоциональному состоянию другого человека". Говоря попросту, это способность чувствовать эмоцию другого.
Вполне возможно, что отдельной особи способность ощущать, скажем, боль и страдания другого существа особой радости не доставляют, однако ясно, что в принципе это качество весьма полезно для выживания вида: оно побуждает людей и зверей помогать более слабым и может служить лучшей сохранности популяции.
Более того, можно сказать, что в ряде случаев эмпатия действительно "прописана" в генах: например, все мы "запрограммированы" так, что плач ребенка внушает нам беспокойство, "действует на нервы", побуждает сделать что-нибудь для малыша. Детский плач действует на всех – независимо от того, любит или не любит детей тот или та, кто его слышит. Так уж задумала мать-природа, видимо, считая, что человекообразным обезьянам особенно важно всем миром заботиться о детях; слишком долог у них период взросления и, соответственно, относительной беспомощности…
А теперь давайте прочтем — тех самых, где то ли автор, то ли не-автор "Тихого Дона" описывал вождю особенности коллективизации на Кубани.
"Было официально и строжайше воспрещено остальным колхозникам пускать в свои дома ночевать или греться выселенных. Им надлежало жить в сараях, в погребах, на улицах, в садах. Население было предупреждено: кто пустит выселенную семью — будет сам выселен с семьей. И выселяли только за то, что какой-нибудь колхозник, тронутый ревом замерзающих детишек, пускал своего выселенного соседа погреться. 1090 семей при 20-градусном морозе изо дня в день круглые сутки жили на улице. Днем, как тени, слонялись около своих замкнутых домов, а по ночам искали убежища от холода в сараях, в мякинниках. Но по закону, установленному крайкомом, им и там нельзя было ночевать! Председатели сельских советов и секретари ячеек посылали по улицам патрули, которые шарили по сараям и выгоняли семьи выкинутых из домов колхозников на улицы.
Я видел такое, чего нельзя забыть до смерти: в хут. Волоховском Лебяженского колхоза ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми.
Вполне возможно, что отдельной особи способность ощущать, скажем, боль и страдания другого существа особой радости не доставляют, однако ясно, что в принципе это качество весьма полезно для выживания вида: оно побуждает людей и зверей помогать более слабым и может служить лучшей сохранности популяции.
Более того, можно сказать, что в ряде случаев эмпатия действительно "прописана" в генах: например, все мы "запрограммированы" так, что плач ребенка внушает нам беспокойство, "действует на нервы", побуждает сделать что-нибудь для малыша. Детский плач действует на всех – независимо от того, любит или не любит детей тот или та, кто его слышит. Так уж задумала мать-природа, видимо, считая, что человекообразным обезьянам особенно важно всем миром заботиться о детях; слишком долог у них период взросления и, соответственно, относительной беспомощности…
А теперь давайте прочтем — тех самых, где то ли автор, то ли не-автор "Тихого Дона" описывал вождю особенности коллективизации на Кубани.
"Было официально и строжайше воспрещено остальным колхозникам пускать в свои дома ночевать или греться выселенных. Им надлежало жить в сараях, в погребах, на улицах, в садах. Население было предупреждено: кто пустит выселенную семью — будет сам выселен с семьей. И выселяли только за то, что какой-нибудь колхозник, тронутый ревом замерзающих детишек, пускал своего выселенного соседа погреться. 1090 семей при 20-градусном морозе изо дня в день круглые сутки жили на улице. Днем, как тени, слонялись около своих замкнутых домов, а по ночам искали убежища от холода в сараях, в мякинниках. Но по закону, установленному крайкомом, им и там нельзя было ночевать! Председатели сельских советов и секретари ячеек посылали по улицам патрули, которые шарили по сараям и выгоняли семьи выкинутых из домов колхозников на улицы.
Я видел такое, чего нельзя забыть до смерти: в хут. Волоховском Лебяженского колхоза ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми.
Мне казалось, что это один из овчинниковских перегибов, но в конце января или в начале февраля в Вешенскую приехал секретарь крайкома Зимин. По пути в Вешенскую он пробыл два часа в Чукаринском колхозе и на бюро РК выступил по поводу хода хлебозаготовок в этом колхозе. Первый вопрос, который он задал присутствовавшему на бюро секретарю Чукаринской ячейки: "Сколько у тебя выселенных из домов?". "Сорок восемь хозяйств". "Где они ночуют?" Секретарь ячейки засмеялся, потом ответил, что ночуют, мол, где придется. Зимин ему на это сказал: "А должны ночевать не у родственников, не в помещениях, а на улице!"
После этого по району взяли линию еще круче. И выселенные стали замерзать…"
Еще раз представим себе эту картину: богатое русское село. Мороз. На морозе слышны плач и стоны детей и матерей, которые в буквальном смысле замерзают заживо. Эти крики и плач слушают целыми сутками станичники в своих теплых домах – но пускать замерзающих в свои дома нельзя, таков строгий приказ Советской власти…
На что это более всего похоже? Садизм, "перегибы на местах", "головокружение от успехов"? Безусловно, так. Но есть и еще кое-что. Вспомним описанный "эксперимент с шестью обезьянами". Разве не похоже всё происходившее в станице – и видимо, еще в сотнях и тысячах подобных станиц, деревень, сел и аулов по всему коллективизируемому СССР – на какой-то безумный обучающий эксперимент? Эксперимент, в котором с людьми обращались примерно как с теми же обезьянами?
Чему же "обучали" станичников коммунисты? И вообще, что это за обучение – ведь выселенные женщины и дети, очевидно, заболевали и умирали?
"Обучали" не их. Для коммунистов выселенные "кулаки" — расходный материал. Истинный объект обучения, точнее научения – те станичники, которые оставались в домах и потом должны были старательно работать на Советскую власть в колхозах и на стройках коммунизма.
Чему же их "научали"? А именно этому – подавлять эмпатию. Так же, как наших шестерых обезьян учили подавлять естественное чувство голода, вызываемое видом аппетитных фруктов.
В обоих случаях налицо безусловный рефлекс. Банан вызывает у здоровой обезьяны слюноотделение и желание его схватить; плач замерзающего у тебя под окном ребенка, как мы уже говорили, вызывает столь же безусловное желание что-то для этого ребенка сделать. Это Природа!
Однако большевики спор с природой считали для себя делом привычным. "Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики". В данном случае – Шолохов не зря выяснил, что происходившее было не "инициативой с мест", а партийным указанием – партия четко указала, наличие какого чувства у своих колхозников считает абсолютно нежелательным.
Как видим, с теми, кто поддавался "животному" чувству и пускал несчастных в дом погреться, не церемонились ни минуты – тут же самих вышвыривали на мороз, вместе со всей семьей.
Именно это я и называю "созданием нового человека". Новый Человек, по мысли архитекторов Светлого Коммунистического Завтра, должен спокойно сидеть дома и, скажем, пить чай, никак не реагируя на плач и крики замерзающих прямо у него под окнами почти раздетых в мороз односельчан.
Важно понять, что большевики в данном случае стремились "вырезать", удалить у будущих колхозников не сочувствие как таковое, а именно эмпатию – способность к чувству, к восприятию чувства других людей.
В дальнейшем, если мы посмотрим на историю СССР, в особенности – на историю так называемого "диссидентского движения", мы увидим, что "научение" не прошло даром. В точности как в нашем примере с обезьянами, в социуме закрепилось убеждение, что всем тем, кто находится в конфликте с государством "рабочих и крестьян", то есть "политическим", просто нельзя сочувствовать.
Способы подавления эмпатии
Еще раз представим себе эту картину: богатое русское село. Мороз. На морозе слышны плач и стоны детей и матерей, которые в буквальном смысле замерзают заживо. Эти крики и плач слушают целыми сутками станичники в своих теплых домах – но пускать замерзающих в свои дома нельзя, таков строгий приказ Советской власти…
На что это более всего похоже? Садизм, "перегибы на местах", "головокружение от успехов"? Безусловно, так. Но есть и еще кое-что. Вспомним описанный "эксперимент с шестью обезьянами". Разве не похоже всё происходившее в станице – и видимо, еще в сотнях и тысячах подобных станиц, деревень, сел и аулов по всему коллективизируемому СССР – на какой-то безумный обучающий эксперимент? Эксперимент, в котором с людьми обращались примерно как с теми же обезьянами?
Чему же "обучали" станичников коммунисты? И вообще, что это за обучение – ведь выселенные женщины и дети, очевидно, заболевали и умирали?
"Обучали" не их. Для коммунистов выселенные "кулаки" — расходный материал. Истинный объект обучения, точнее научения – те станичники, которые оставались в домах и потом должны были старательно работать на Советскую власть в колхозах и на стройках коммунизма.
Чему же их "научали"? А именно этому – подавлять эмпатию. Так же, как наших шестерых обезьян учили подавлять естественное чувство голода, вызываемое видом аппетитных фруктов.
В обоих случаях налицо безусловный рефлекс. Банан вызывает у здоровой обезьяны слюноотделение и желание его схватить; плач замерзающего у тебя под окном ребенка, как мы уже говорили, вызывает столь же безусловное желание что-то для этого ребенка сделать. Это Природа!
Однако большевики спор с природой считали для себя делом привычным. "Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики". В данном случае – Шолохов не зря выяснил, что происходившее было не "инициативой с мест", а партийным указанием – партия четко указала, наличие какого чувства у своих колхозников считает абсолютно нежелательным.
Как видим, с теми, кто поддавался "животному" чувству и пускал несчастных в дом погреться, не церемонились ни минуты – тут же самих вышвыривали на мороз, вместе со всей семьей.
Именно это я и называю "созданием нового человека". Новый Человек, по мысли архитекторов Светлого Коммунистического Завтра, должен спокойно сидеть дома и, скажем, пить чай, никак не реагируя на плач и крики замерзающих прямо у него под окнами почти раздетых в мороз односельчан.
Важно понять, что большевики в данном случае стремились "вырезать", удалить у будущих колхозников не сочувствие как таковое, а именно эмпатию – способность к чувству, к восприятию чувства других людей.
В дальнейшем, если мы посмотрим на историю СССР, в особенности – на историю так называемого "диссидентского движения", мы увидим, что "научение" не прошло даром. В точности как в нашем примере с обезьянами, в социуме закрепилось убеждение, что всем тем, кто находится в конфликте с государством "рабочих и крестьян", то есть "политическим", просто нельзя сочувствовать.
Способы подавления эмпатии
Безусловно, в СССР применялись и другие способы "подавления эмпатии". Например – непременное "единогласие". Многие наблюдатели ретроспективно с удивлением отмечали, что при Советах государству и его партийным органам было совершенно недостаточно осудить какого-нибудь человека или "антипартийную группу" простым большинством голосов. Нет, решение непременно должно быть единогласным, а в адрес "отщепенцев" со словами гнева и презрения должны выступить чуть ли не все поголовно. Даже отказ проголосовать, сказавшись "больным", требовал особого гражданского мужества и рассматривался мемуаристами чуть ли не как подвиг, на который были способны единицы.
Почему это делалось? Какой был в этом психологический смысл? Смысл все тот же – подавление эмпатии. Человек, на которого обрушилась вся мощь государственного или партийного аппарата, пусть даже он осужден за реальные грехи, априори вызывает сочувствие… точнее, должен вызывать его у тех, в ком еще жива способность к эмпатии.
И именно пробуждения эмпатии Советская власть стремилась всячески избежать. Потому и должен был всякий потенциальный "сочувствующий" с максимально возможным пылом осудить "отщепенца", проорать публично, что ему еще "мало дали", потребовать "расстрелять как бешеную собаку" и т.п. За натуральностью выражения "гнева" бдительно следили "старшие товарищи", и горе было тому, кто "осуждал" не слишком ретиво…
Отсюда же – неформальный, но явственный для всех запрет на любые контакты с "наказанным" властью. Многочисленные мемуаристы советской поры рассказывали, как в моменты "опалы" вокруг них мгновенно образовывалось "безвоздушное пространство", все "друзья и коллеги" моментально испарялись из зоны видимости. Почему? Опять же – все были в курсе негласного правила, что с "наказанным" общаться нельзя, это табу. Откуда это "знание"? Да оттуда же, откуда у обезьян из эксперимента.
В некоторых мемуарах авторы с каким-то удивлением вспоминают о смельчаках, которые не покидали их даже в самые тяжелые моменты "опалы" — давали подработки, помогали с едой и одеждой – и их даже никто за это не наказывал! Думается, тут тот же самый случай: экспериментаторы с брандспойтами давно уже думать забыли о своем "эксперименте" — а обезьяны все еще ходят голодными под связкой бананов, опасаясь к ним притронуться. "Таков обычай!"
В СССР также действовал еще один мощнейший механизм подавления эмпатии – это Советская Армия. Каждые полгода она поставляла в "народное хозяйство" миллионы молодых мужчин с надежно блокированной способностью к эмпатии.
Каким образом? Это достигалось "само" через господствовавший практически во всех воинских частях социально-психологический механизм "дедовщины". Более подробно о "дедовщине" см. мое специальное исследование данного феномена, здесь же лишь отмечу, что "дедовщина" в армии, построенная на непрерывных издевательствах и унижениях, служит, в частности, прекрасным средством подавления эмпатии. В в/ч, пораженной "дедовщиной", склонный к эмпатии военнослужащий просто не мог долго протянуть в казарме: постоянное лицезрение сцен насилия и унижения собственных "однополчан" этому мало способствует. В результате те призывники, кто изначально был мало склонен к эмпатии, "дубели" в армии окончательно. Те же, в ком эта способность оставалась жива, или вступали в безнадежный конфликт со всем "воинским коллективом", включая офицеров, и погибали (избиение "дедами", самоубийство), или же – подобно шолоховским станичникам – приучались успешно давить в себе непрошенные чувства.
Отступление о чувствах
Почему это делалось? Какой был в этом психологический смысл? Смысл все тот же – подавление эмпатии. Человек, на которого обрушилась вся мощь государственного или партийного аппарата, пусть даже он осужден за реальные грехи, априори вызывает сочувствие… точнее, должен вызывать его у тех, в ком еще жива способность к эмпатии.
И именно пробуждения эмпатии Советская власть стремилась всячески избежать. Потому и должен был всякий потенциальный "сочувствующий" с максимально возможным пылом осудить "отщепенца", проорать публично, что ему еще "мало дали", потребовать "расстрелять как бешеную собаку" и т.п. За натуральностью выражения "гнева" бдительно следили "старшие товарищи", и горе было тому, кто "осуждал" не слишком ретиво…
Отсюда же – неформальный, но явственный для всех запрет на любые контакты с "наказанным" властью. Многочисленные мемуаристы советской поры рассказывали, как в моменты "опалы" вокруг них мгновенно образовывалось "безвоздушное пространство", все "друзья и коллеги" моментально испарялись из зоны видимости. Почему? Опять же – все были в курсе негласного правила, что с "наказанным" общаться нельзя, это табу. Откуда это "знание"? Да оттуда же, откуда у обезьян из эксперимента.
В некоторых мемуарах авторы с каким-то удивлением вспоминают о смельчаках, которые не покидали их даже в самые тяжелые моменты "опалы" — давали подработки, помогали с едой и одеждой – и их даже никто за это не наказывал! Думается, тут тот же самый случай: экспериментаторы с брандспойтами давно уже думать забыли о своем "эксперименте" — а обезьяны все еще ходят голодными под связкой бананов, опасаясь к ним притронуться. "Таков обычай!"
В СССР также действовал еще один мощнейший механизм подавления эмпатии – это Советская Армия. Каждые полгода она поставляла в "народное хозяйство" миллионы молодых мужчин с надежно блокированной способностью к эмпатии.
Каким образом? Это достигалось "само" через господствовавший практически во всех воинских частях социально-психологический механизм "дедовщины". Более подробно о "дедовщине" см. мое специальное исследование данного феномена, здесь же лишь отмечу, что "дедовщина" в армии, построенная на непрерывных издевательствах и унижениях, служит, в частности, прекрасным средством подавления эмпатии. В в/ч, пораженной "дедовщиной", склонный к эмпатии военнослужащий просто не мог долго протянуть в казарме: постоянное лицезрение сцен насилия и унижения собственных "однополчан" этому мало способствует. В результате те призывники, кто изначально был мало склонен к эмпатии, "дубели" в армии окончательно. Те же, в ком эта способность оставалась жива, или вступали в безнадежный конфликт со всем "воинским коллективом", включая офицеров, и погибали (избиение "дедами", самоубийство), или же – подобно шолоховским станичникам – приучались успешно давить в себе непрошенные чувства.
Отступление о чувствах
Кстати, о непрошенных чувствах. Многие люди, мало знакомые с психологией, склонны считать эмоции вредными. Они, дескать, лишь мешают эффективно принимать решения и достигать поставленных целей, "путают" человека, "превращают его в размазню" и т.п. Вот, дескать, как было бы здорово, если б можно было у человека эмоции вообще отключить! Какой бы эффективный получился деятель, настоящий мачо или, на худой конец, женщина-вамп! Не правда ли?
Увы, не правда. Точнее сказать, дело обстоит прямо противоположным образом. В психиатрии психические расстройства, связанные с "отключением" эмоциональной сферы у больных, достаточно хорошо известны. Вызывается это, как правило, органическими поражениями головного мозга. Такие больные в самом деле не в состоянии испытывать практически никакие эмоции… но это вовсе не делает "эффективными биороботами".
Наоборот: главная проблема "безэмоциональных" больных заключается в том, что они вообще, оказывается, неспособны к действиям! Нет эмоций – нет мотивации, нет мотивации – нет действий. Главная проблема психиатров с больными без эмоций – научить их принимать хоть какие-то, самые простейшие решения, типа – есть кашу или овощи, лежать или стоять и т.п. Интеллектуально они, как правило, вполне сохранны, могут многое объяснить, обо всем поговорить, все обосновать… Единственное – сделать ничего не могут.
Не правда ли, есть что-то похожее на наш народ, "дорогих россиян"? Та же, удивляющая многих, вялость и апатия, неспособность отстаивать даже свои простейшие права. У нашего народа, как у социального организма, тоже, как видим, отключены эмоции… Точнее, то, что я бы назвал "Главной Социальной Эмоцией" — эмпатию. Нет эмпатии – нет и социальных действий. А ее в самом деле нет – она надежно блокирована.
Возможно, именно поэтому у нас в стране до сих находится в столь странном, полумертвом состоянии профсоюзное движение. Ведь в основе любых профсоюзных действий лежит солидарность, а солидарность невозможна без эмпатии. Эмпатия – основа солидарности. Иначе зачем люди будут начинать забастовку, требуя, к примеру, вернуть работу своим уволенным товарищам?
Если нет эмпатии – то есть активного сопереживания тем, кому в настоящий момент еще хуже, чем тебе – тогда "эмпатоэктомированному" приходится прибегать к рациональным доводам, типа "если я не выступлю сейчас в поддержку уволенных, то завтра, возможно, уже уволят меня…" Проблема всех рациональных доводов в том, что они – как мы уже знаем от психиатров – не могут составлять надежной мотивационной основы. И понятно, почему: ведь на любой довод "за" всегда можно найти десяток "против" и еще сотню "не совсем за".
В итоге профсоюзники вяло обмениваются между собой различными доводами за и против, а профсоюз влачит в основном виртуальное существование…
Попытка самоанализа
Увы, не правда. Точнее сказать, дело обстоит прямо противоположным образом. В психиатрии психические расстройства, связанные с "отключением" эмоциональной сферы у больных, достаточно хорошо известны. Вызывается это, как правило, органическими поражениями головного мозга. Такие больные в самом деле не в состоянии испытывать практически никакие эмоции… но это вовсе не делает "эффективными биороботами".
Наоборот: главная проблема "безэмоциональных" больных заключается в том, что они вообще, оказывается, неспособны к действиям! Нет эмоций – нет мотивации, нет мотивации – нет действий. Главная проблема психиатров с больными без эмоций – научить их принимать хоть какие-то, самые простейшие решения, типа – есть кашу или овощи, лежать или стоять и т.п. Интеллектуально они, как правило, вполне сохранны, могут многое объяснить, обо всем поговорить, все обосновать… Единственное – сделать ничего не могут.
Не правда ли, есть что-то похожее на наш народ, "дорогих россиян"? Та же, удивляющая многих, вялость и апатия, неспособность отстаивать даже свои простейшие права. У нашего народа, как у социального организма, тоже, как видим, отключены эмоции… Точнее, то, что я бы назвал "Главной Социальной Эмоцией" — эмпатию. Нет эмпатии – нет и социальных действий. А ее в самом деле нет – она надежно блокирована.
Возможно, именно поэтому у нас в стране до сих находится в столь странном, полумертвом состоянии профсоюзное движение. Ведь в основе любых профсоюзных действий лежит солидарность, а солидарность невозможна без эмпатии. Эмпатия – основа солидарности. Иначе зачем люди будут начинать забастовку, требуя, к примеру, вернуть работу своим уволенным товарищам?
Если нет эмпатии – то есть активного сопереживания тем, кому в настоящий момент еще хуже, чем тебе – тогда "эмпатоэктомированному" приходится прибегать к рациональным доводам, типа "если я не выступлю сейчас в поддержку уволенных, то завтра, возможно, уже уволят меня…" Проблема всех рациональных доводов в том, что они – как мы уже знаем от психиатров – не могут составлять надежной мотивационной основы. И понятно, почему: ведь на любой довод "за" всегда можно найти десяток "против" и еще сотню "не совсем за".
В итоге профсоюзники вяло обмениваются между собой различными доводами за и против, а профсоюз влачит в основном виртуальное существование…
Попытка самоанализа
Рассуждая об не совсем приятных особенностях собственного народа, всегда надо иметь в виду, что ты тем самым, в определенном смысле, выносишь приговор и самому себе. Ведь о чем мы сейчас говорим? По сути, о чем-то вроде "народного БИОСа". О неких "предпрограммах", заложенных в наше сознание и подсознание, по сути, еще до нашего рождения.
Значит, строго логически говоря, все это должно быть характерно и для меня самого. Я ведь тоже – часть народа. Значит, мой БИОС, если хотите, точно так же поврежден. Тот есть описанное "нарушение эмпатии" должно быть характерно и для меня самого…
Я думал над этим. И все время возвращался к своей большой работе над проблемой "дедовщины в армии". Я ведь действительно много копался во всем этом – разговаривал с дембелями, читал отчеты, делал классификации… В процессе ко мне периодически приходила шальная мысль, что "в этом есть что-то не то".
Я все-таки думаю, что человеку с нормальной эмпатией было бы чрезвычайно трудно перебирать все эти случаи стационарных издевательств, составляющих суть нашей армии; издевательств, поставленных "на поток", ставших системой. Описывать эту систему, выяснять ее целесообразность – зачем? Думаю, что для человека с развитым даром сопереживания все это было бы слишком тяжело "изучать". Возможно, в том, что я выбрал само это направление, проявляется этот внутренний порок – сниженная эмпатия.
Коммунистический парадокс
Значит, строго логически говоря, все это должно быть характерно и для меня самого. Я ведь тоже – часть народа. Значит, мой БИОС, если хотите, точно так же поврежден. Тот есть описанное "нарушение эмпатии" должно быть характерно и для меня самого…
Я думал над этим. И все время возвращался к своей большой работе над проблемой "дедовщины в армии". Я ведь действительно много копался во всем этом – разговаривал с дембелями, читал отчеты, делал классификации… В процессе ко мне периодически приходила шальная мысль, что "в этом есть что-то не то".
Я все-таки думаю, что человеку с нормальной эмпатией было бы чрезвычайно трудно перебирать все эти случаи стационарных издевательств, составляющих суть нашей армии; издевательств, поставленных "на поток", ставших системой. Описывать эту систему, выяснять ее целесообразность – зачем? Думаю, что для человека с развитым даром сопереживания все это было бы слишком тяжело "изучать". Возможно, в том, что я выбрал само это направление, проявляется этот внутренний порок – сниженная эмпатия.
Коммунистический парадокс
Из всего вышеизложенного есть одно следствие, которое можно даже счесть забавным. Очень похоже, что коммунистическая пропаганда имеет чрезвычайно мало шансов на успех именно у нас, в постсовке.
Почему? Ответ прост. Исторически и содержательно "красная" пропаганда чрезвычайно эмоциональна и даже слезлива. В сущности, она вся и построена на эксплуатации чувства "братства" и той же самой эмпатии. Вспомним хотя бы текст самой популярной революционной песни времен ВОСР – "Варшавянки":
"Мрет в наши дни с голодухи рабочий,
Станем ли, братцы, мы дальше молчать?"
В России 10-х годов прошлого века песня имела несомненный успех, звала людей на баррикады. Однако теперь, в 10-х годах века нынешнего, мы имеем народ, прошедший через долгое и целенаправленное "психическое моделирование" теми же коммунистами. И как теперь подействует на народ "Варшавянка"?
Да никак, и это совершенно очевидно. Наши люди даже не поймут, о чем тут, собственно, речь. Мрет с голодухи какой-то рабочий… Ну и что? А какие, собственно, действия ожидаются от нас? Мы-то при чем тут?
Современные коммунисты, трогательно привыкшие действовать "по старинке", от подобных вопросов, совершенно естественных для Новых Людей, ими же и выведенных, буквально теряются. Однако современным россиянам действительно непонятно, чего от них добиваются россказнями о голодухе каких-то неведомых рабочих.
Увы, из этого видна и изначальная обреченность "голодовок" типа той, что затеял Шеин в своей Астрахани. "Голодовка протеста" — это вообще по самой своей сути акция, целиком нацеленная на людей с развитой эмпатией. "Человек голодает", "ему плохо", "у него, наверно, жуткая слабость", "он на грани смерти", "как это остановить??!" — вот какие мысли должны, по идее, давить на современников голодающего.
Однако у нас у всех в анамнезе – крики и плач полураздетых детей, замерзающих под окнами наших дедов. Почему они на них не реагировали, мы уже давно забыли, но точно помним, что реагировать нельзя. Конечно, в этой ситуации никакие голодающие шеины не имеют ни малейшего шанса привлечь наше внимание. Лишенный эмпатии постсоветский человек просто тупо, в полном недоумении смотрит на Шеина, откровенно не врубаясь, что этот человек хочет и зачем он это все делает. Смотрит недолго, а отворотив взгляд, забывает о нелепом голодающем навсегда.
Вспомним единственные по-настоящему массовые митинги последнего времени – Болотную и Сахарова. Чем они были вызваны? Что заставило массы выйти все-таки на улицы? Кому эти массы сочувствовали?
Да никому, и в этом заключается второй величайший парадокс нашего времени. Ни пытки беззащитных, ни убийства детей в "нулевых" и начале "десятых" не заставили выйти и сотую часть "новых сердитых".
А что же их спровоцировало? Абсолютно рациональная причина – то, что бюллетени не так посчитали. С ошибками. В сумме должно быть 100%, а по телевизору показали 146%. Этонепорядок.
У нас нет эмпатии, вот в чем дело. Мы не можем спорить с властью из-за ерунды наподобие человеческих страданий или, ха-ха, слезинки ребенка. А вот арифметические ошибки – это другое дело. Это можно. За указание на ошибки в расчетах даже тов. Сталин не расстреливал, а даже, бывало, и награждал… Как ни странно, но на откровенно лоялистский ("ребята, вы неправильно считаете!") характер "протестов" зимой прошлого года обратили внимание очень немногие.
Почему? Ответ прост. Исторически и содержательно "красная" пропаганда чрезвычайно эмоциональна и даже слезлива. В сущности, она вся и построена на эксплуатации чувства "братства" и той же самой эмпатии. Вспомним хотя бы текст самой популярной революционной песни времен ВОСР – "Варшавянки":
"Мрет в наши дни с голодухи рабочий,
Станем ли, братцы, мы дальше молчать?"
В России 10-х годов прошлого века песня имела несомненный успех, звала людей на баррикады. Однако теперь, в 10-х годах века нынешнего, мы имеем народ, прошедший через долгое и целенаправленное "психическое моделирование" теми же коммунистами. И как теперь подействует на народ "Варшавянка"?
Да никак, и это совершенно очевидно. Наши люди даже не поймут, о чем тут, собственно, речь. Мрет с голодухи какой-то рабочий… Ну и что? А какие, собственно, действия ожидаются от нас? Мы-то при чем тут?
Современные коммунисты, трогательно привыкшие действовать "по старинке", от подобных вопросов, совершенно естественных для Новых Людей, ими же и выведенных, буквально теряются. Однако современным россиянам действительно непонятно, чего от них добиваются россказнями о голодухе каких-то неведомых рабочих.
Увы, из этого видна и изначальная обреченность "голодовок" типа той, что затеял Шеин в своей Астрахани. "Голодовка протеста" — это вообще по самой своей сути акция, целиком нацеленная на людей с развитой эмпатией. "Человек голодает", "ему плохо", "у него, наверно, жуткая слабость", "он на грани смерти", "как это остановить??!" — вот какие мысли должны, по идее, давить на современников голодающего.
Однако у нас у всех в анамнезе – крики и плач полураздетых детей, замерзающих под окнами наших дедов. Почему они на них не реагировали, мы уже давно забыли, но точно помним, что реагировать нельзя. Конечно, в этой ситуации никакие голодающие шеины не имеют ни малейшего шанса привлечь наше внимание. Лишенный эмпатии постсоветский человек просто тупо, в полном недоумении смотрит на Шеина, откровенно не врубаясь, что этот человек хочет и зачем он это все делает. Смотрит недолго, а отворотив взгляд, забывает о нелепом голодающем навсегда.
Вспомним единственные по-настоящему массовые митинги последнего времени – Болотную и Сахарова. Чем они были вызваны? Что заставило массы выйти все-таки на улицы? Кому эти массы сочувствовали?
Да никому, и в этом заключается второй величайший парадокс нашего времени. Ни пытки беззащитных, ни убийства детей в "нулевых" и начале "десятых" не заставили выйти и сотую часть "новых сердитых".
А что же их спровоцировало? Абсолютно рациональная причина – то, что бюллетени не так посчитали. С ошибками. В сумме должно быть 100%, а по телевизору показали 146%. Этонепорядок.
У нас нет эмпатии, вот в чем дело. Мы не можем спорить с властью из-за ерунды наподобие человеческих страданий или, ха-ха, слезинки ребенка. А вот арифметические ошибки – это другое дело. Это можно. За указание на ошибки в расчетах даже тов. Сталин не расстреливал, а даже, бывало, и награждал… Как ни странно, но на откровенно лоялистский ("ребята, вы неправильно считаете!") характер "протестов" зимой прошлого года обратили внимание очень немногие.
Прочитать оригинал постов Алексея Рощина с комментариями читателей его блога можно и .
Подробнее:
Подробнее:
